У попа была собака Дездемона,
Поп собаку до беспамятства любил.
Но однажды псинка съела макароны
И, рыдая, поп бедняжку задушил.

Взял другую, окрестил ее Джульеттой,
В носик чмокал, на руках ее носил.
Но Джульета съела бублик, и за это
Поп ее без колебаний отравил.

Третью пассию Офелией назвал он.
От собачки был он просто без ума!
Но Офелия сожрала ломоть сала
И тотчас же в реку бросилась сама.

А четвертую назвал он "Баскервилей",
И спустя два дня попа похоронили.

Alf Galgen

Люблю заушное чеширство
Ручной, желательно, работы -
Глаза, усы и носопырство
Подерну томною дремотой...
И тут же волны инфразвука,
Интерферируя друг с другом,
Войдут в их вызвавшую руку,
Пройдут в хозяине по кругу,
И выйдут – ясно – через ногу,
И побегут сквозь пол строенья...
А нас и ног таких премного...
И результат – землетрясенье!

Купил я персидского голубоватого
С лиловым оттенком кота на толкучке.
Сто долларов дал продавцу конопатому
(а это, считай, где-то четверть получки)

Кота искупал в мыльной пене наутро я:
сошла бирюза, мех стал жестким и... пестрым...
потом причесал гребешком перламутровым,
и сделался кот на глазах гладкошерстным.

На задние лапы встал, лижет колени мне,
хвостом подозрительно как-то виляет,
два уха повисли, в глазах вожделение,
и кажется мне, что вот-вот он залает...

Если станет когда-нибудь туго
Кочевать, башмаками пыля,
Я куплю себе верного друга
Вместе с блохами за три рубля.

Будет он неказист, непородист,
Знатоки не замрут перед ним,
Лопоухий и добрый уродец,
Подзаборных кровей «дворянин».

И во имя соседства и братства, -
Я сумею, мне все по плечу, -
Научу я его улыбаться,
А кусаться его отучу.

Только вдруг,
В человеческом мире
Заблудившись, как пьяный в лесу,
Пес начнет улыбаться
Громиле,
Станет руки лизать
Подлецу?

Мне об этом не думалось, каюсь,
Я совсем позабыл, виноват,
Что в быту нашем сложном
Покамест
За улыбками зубы стоят.

В мире, полном угроз и трагедий,
Без защиты остаться — беда.
И сердито мне скажут соседи:
- Не годится твой пес никуда!

Что ж, и я не живу без ошибок,
Но соседям отвечу я так:
- Верю в день безоружных улыбок
И смеющихся добрых собак!

Игорь Киселев

С глазами, полными печали,
Ботинки скушавши вначале,
С глазами, полными тоски,
Собачка скушала носки.
С глазами, полными надежды,
Взглянув на верхние одежды:
- Ах, незачем переживать,
покуда есть, чего жевать!
Ах, эти ленты и шнурки,
Так аппетитны и легки!
С глазами, полными смиренья,
Доев на шляпке оперенье
И ощутив в душе весну,
Собачка отошла ко сну.

Валерий Смульф

Я родилась заурядной дворнягою,
Но с беззаботных щеняческих лет
К высям наук одержимая тягою,
Я помышляла оставить в них след.

С пылкой душой, с романтичностью дивною,
Шла за своей путеводной звездой…
Боже, какою была я наивною,
Боже, какой я была молодой!

Встретив однажды Ивана Петровича
И ощутив над собой его власть,
Вздумала я, что сыскала сокровище! –
И безоглядно ему отдалась.

Как упивалась я тем, что я – Павлова,
Тем, что фамилию я обрела!
Я не предвидела самого главного:
Он в нас не души ценил, а тела!

Как мне хотелось большого и чистого!
А в результате – поругана честь.
Вот я стою, в животе моем – фистула,
Ради нее мне приносят поесть.

Ах, из-за глупого сердца незрячего
Я не заметила, как он жесток.
Нет ему дела до чувства собачьего –
Только бы капал желудочный сок!

Что же ты, Ванечка, звал меня лапочкой?
Ты ж меня голодом начал морить!
Вместо еды – то звоночком, то лампочкой
Ты меня стал регулярно дурить!

Словно участвую в глупом сценарии:
Капает сок мой без всякой еды!
Ване же – в Швеции (или в Швейцарии?)
Премию дали за эти труды!

Но и о вкладе собачьем – ценители
Вспомнят! В науке оставлен мой след!
Памятник будет поставлен мне в Питере,
И монолог мой напишет поэт…

Шизель (Любовь Сирота)

Вот пёс,
который любит мир,
А в мире:
стол, где режут сыр,
Где иногда
лежит паштет,
И никого с ним рядом нет,
Где белым облаком -
мука,
Где нету на двери
замка,
Где запах кур и колбасы,
Где рай,
в котором млеют псы,
Где чад и жар,
Плита иль печь...
Где в самом центре можно лечь,
Забыв,
весь этот мир любя,
Что здесь -
споткнутся об тебя...

Дарья Герасимова

Ты пришла. Скользнула под простынку.
Ты ко мне прижалась горячо.
Грациозно изогнула спинку
И уткнулась носиком в плечо.

Я безволен. Мне с собой не сладить.
Клялся: не пущу! Но ты пришла –
Вновь готов ласкать тебя и гладить,
Разомлев от твоего тепла.

Спи, малышка. Пусть меня осудят,
Что опять постель с тобой делю.
Ты чиста, я верю. Будь что будет!..
Не тревожься. Я тебя люблю.

Сколько неги в этом гибком теле!
…Эй, послушай, что там за дела?!
Ну просил же: не чешись в постели!
Брысь отсюда! Блох мне натрясла!

Шизель (Любовь Сирота)

А нынче ночью я пойду гулять
По крышам, притворяясь кошкой черной...
Послушным телом перельюсь опять
В зафорточные дали. Непритворно
Купелью полнолунною упьюсь,
Чуть отряхнусь и потянусь так сладко...
Собаки где-то лают... Ну и пусть!
На крышу выбираюсь я украдкой.
Молчат органы водосточных труб.
Но клавиши листвы готовы дрогнуть
И ласковым глиссандо на ветру
Вступить, озвучив лунную дорогу.
И я вступлю в божественный ноктюрн,
Начав чуть слышным бассо остинато,
Затем взлечу в крещендо верхних струн -
Звучи, моя бессмертная соната!
Младенца горький плач, призыв сирен
И стон надрывный корня мандрагоры...
Я властвую в ночи!.. Но мой катрен
Внезапно криком перекрыт, которым
(Вот вечно так!) Страж трезвого ума
Стыдил Петра, ночь подогнав к рассвету...
Ой, где я? Кто я? Мирно спят дома...
Сама цела... Но крыши... Крыши - нету!