Замкнув воспоминаний вереницу,
Упрятанная в дальний из углов
Пластмассовая косточка хранится -
На ней видны следы твоих зубов.

Любовь одно имеет измеренье,
И потому не брали мы в расчет,
Что человечье и собачье время
Для каждого по-своему течет.

И только у последнего предела
Оно внезапно выскочит, как тать.
Как мало дать любовь моя успела,
И как твоя сумела все отдать...

Когда уйду, отчаявшись согреться,
Искать тебя в созвездье Гончих Псов,
Пускай любовь возьмет на память сердце:
На нем видны следы ее зубов.

Лариса Морозова Цырлина

Собаки лежали, собаки ходили,
Собаки играли, зевали и выли.
Собаки сидели и порознь, и кучно,
И было им жарко, и было им скучно.
Собаки томились: когда же, когда же
На круг поведут их и судьям покажут,
И выберут судьи достойных медали,
Таких, что красивее вы не видали!
Лишь пудель один, белоснежный и важный
(К такому рискнет обратиться не каждый!),
Взирал на соперников гордо и смело:
«Победа – за мной! Очевидное дело!».
А рядом под зонтиком барышней томной
Лежала борзая, накрыта попоной.
Платочек в цветочек надвинут на бровки –
Изящная поза изящной головки.
«Зачем суетитесь вы? Право, нелепо!
К чему эта выставка? Видите – лето!
Пора отправляться на отдых, на воды!
Что слава пред чудным покоем природы,
Где запахи сладкие сны навевают…
Ах, что там? Простите, меня вызывают!»
И зонт, и платочек отброшены сразу:
«Я здесь! Я бегу! Я готова к показу!»

Инна Заславская

Бабье лето в золоченой короне.
Воздух заморозком утренним сжат.
На подстриженном зеленом газоне
Беспризорные собаки лежат.

Бело-рыжий, бело-черный и серый
На холсте великолепной травы –
Это круче Аполлона с Венерой!
Эх, ребята, не художники вы…

Что прекраснее быть может на свете –
Бок товарища, горячий, как печь,
Сны о пище, о свободе, о лете,
Стоит только поудобнее лечь.

Холод, проголодь, иная нужда ли –
Все останется пускай в стороне,
Лишь бы солнечные пятна блуждали
По взъерошенной собачьей спине.

Наплевать, что впереди неизвестность –
Спи, собака, и теплом дорожи!
Пусть ротвейлеры в намордниках тесных
Осуждающе процедят: «Бомжи!»

Андрей Моисеев

Серый день. Цветы поникли –
Спят, прилипшие к окну.
Дождь со снегом. Капли-иглы
Прошивают тишину.

Дрогнут в сумраке бараки,
Мокнут улицы, а тут
В складках плюшевой собаки
Пыль, блаженство и уют.

Два тепла – одно дыханье,
И на всё вокруг плевать.
Нам взаимопониманья
С ней отнюдь не занимать.

Не обидим, не осудим –
Каждый верен и любим –
Вместе время перебудем,
Вместе зиму переспим.

На диване. Без вопросов.
Как на лодке. Мир и лад.
Чашка кофе, мочка носа,
Шерсть и шёлковый халат.

Ольга Альтовская

Мы по утрам идем в деревья,
идем в жару,
идем в мороз.
Витой веревочкой доверья
ко мне привязан старый пес.

Его глаза – глаза не зверя –
все понимают наугад.
Он верит в то, во что я верю,
и рад тому, чему я рад.

Как это празднично и много –
идти по скверу не спеша.
Одна судьба, одна дорога
и на двоих одна душа.

И верится порой рассветной,
что никогда не даст пропасть
души страдающей и смертной
неоскорбляемая часть.

И даже там,
за тенью мрака,
мне будет виден отблеск дня.
Не обижай мою собаку,
пока ты помнишь про меня.

Владимир Костров

Прорвав насквозь лимонно-серый
Опасный конус высоты,
На лунных крышах, как химеры,
Вопят гундосые коты.
Из желобов ночное эхо
Выталкивает на асфальт
Их мефистофельского смеха
Коленчатый и хриплый альт.
И в это дикое искусство
Влагает житель городской
Свои предчувствия и чувства
С оттенком зависти мужской.
Он верит, что в природе ночи
И тьмы лоскут, и сна глоток,
Что ночь - его чернорабочий,
А сам глядит на лунный рог,
Где сходятся, как в средоточье,
Котов египетские очи,
И пьет бессоницы глоток.

Арсений Тарковский

Дай, Мойша, лапу мне на счастье,
Давай с тобой отпразднуем Шабат.
Сегодня хмур и грустен я отчасти,
но в этом ты отнюдь не виноват.
Дай, Мойша, лапу мне на счастье.

Зачем скулишь, как жители Содома
в предсмертный час? Зачем в глазах испуг?
Ведь ты не на судилище, ты дома,
а я – не перст разящий, я – твой друг.

Ты с виду – апогей и пик отстоя.
Но я политкорректно изъяснюсь:
Прекрасен ты иною красотою –
Как тощий, но вполне кошерный гусь.

Хозяин, кстати, твой – большой затейник,
Гостей позвав на кофе, кипяток
к вчерашней гуще он долил в кофейник!
Я б сам такого выдумать не смог...

Мой милый Мойша, разных лиц немало
Мелькает каждый день тут без конца.
Скажи, вчера сюда не забегала
Мадам в шикарной шубе из песца?

Она придет, а ты ее не грубо,
кусни за нос, напомнив, что она
в рассрочку у меня купив ту шубу,
осталась двести шекелей должна.

Ох, судьба моя – рытвины да буераки...
Тяжко жить, не встречая участья ни в ком!
Я готовился в злые цепные собаки,
Но меня почему-то назвали Дружком.

Я не спорю – о да, от цепей я свободен,
Но ведь мне так хотелось пойти в сторожа!
Нет, для службы я... как это?... профнепригоден,
Всем подряд бесхарактерно руки лижа.

Может, кто-нибудь скажет: подумаешь, горе!
Только я ко всему потерял интерес.
Я мечтал, что прославят меня на заборе
Гордой надписью: «О (восклицанье) Зэ эС»!..*

Что ж вы сделали, люди, с мечтами моими?
Как покличут меня – так на сердце ожог...
Эх, пойду-ка я в ЗАГС да сменю себе имя:
Пусть отныне меня называют – Вражок!

*Осторожно! Злая Собака Шизель

Собачья порода – великая сила!
Во-первых, конечно же, честь родовая.
К тому ж, во-вторых, исключительно мило,
Когда тебя холят, пылинки сдувая.

Приятно быть редкостной и чистокровной!
Но все-таки дёготь присутствует в мёде.
К примеру, мой паспорт с моей родословной
Содержит не только графу о породе.

Там рядышком, видимо, с целью укола,
Рукой, очевидно, завистника злого
В соседней графе вместо «женского пола»
Написано мерзкое, грязное слово!

А вспомнить об этом ужасном кошмаре –
Об этих экспертах! Циничны и грубы,
Они, как коню на цыганском базаре
Мне пасть открывали и лазали в зубы!

Но всё это – мелочи… Вот что навеки
Мне сердце печалью наполнило тяжкой:
Я денно и нощно мечтаю о Джеке –
Но Джек, к сожаленью, родился дворняжкой…

А я бы дарила ему свою ласку,
Мы создали с ним бы такое семейство!...
Прощай, дорогой! Надо ехать на вязку –
На это постыдное, гнусное действо…

Шизель (Любовь Сирота)