На острове том пустенько
И холодно, увы.
Ни деревца, ни кустика,
Ни венчика травы.

Одни утесы острые,
Уступчатый фасад.
Что ж ценного на острове?
Там чаечный детсад!

И в каждой малой ямочке
Там рыбные пиры –
Туда таскают мамочки
Мальков для детворы.
А море у подножия
Грохочет о гранит.
Оно же пташку божию
И кормит, и хранит.

На севере, на севере,
Влекомые судьбой,
На сейнере, на сейнере
Кочуем мы с тобой.
И видим берег галечный -
Чешуйчатый бочок,
И видим остров чаечный
Как добрый маячок.

И чайки откликаются
На ряпушку в руке,
Как будто зажигаются
Огни на маяке.
Их белое вращение
Являет красоту!
И наше угощение
Сметают налету.

Судьбы презент нечаянный,
Как ветер в парусах,
Невзрачный остров чаечный -
А слезы на глазах.
Да, мы немало видели,
Но слез не побороть:
Гнездо. Птенцы. Родители.
Храни их там, Господь!

Валерий Ременюк

Ястребиная пара над лесом кружила, кричала,
Расходилась со стоном,
В теплый воздух ныряла, спускалась к березовым кронам,
Чтоб начать все сначала.

Расходилась со стоном и снова сближалась кругами
На исходе рассвета,
И ласкала друг друга волнами прохладного ветра,
Не касаясь крылами.

На исходе рассвета летела протяжная нота
Из глубин небосвода.
У крылатых людей и у птиц ястребиного рода
Нет любви без полета.

То Ли Кошка То Ли Птица (Валентина Белоусова)

Утки семенят уголком.
Утка впереди с хохолком,
А за нею резво пыхтят
Полтора десятка утят.
Над водою клен да ветла,
Над водою море тепла,
И за мамой плавать легко,
И до холодов далеко.

А задует ветер бело,
Уток подберет на крыло,
И они, просторы кроя,
Полетят в иные края.
Полетят они уголком.
Утка впереди с хохолком.
Полетят от белой зимы,
Где с тобой останемся мы.

Мы с тобой останемся тут,
Ведь у нас с тобой не растут
Крылья, и поэтому ведь
Нам с тобою не улететь.
Дел у нас хватает вполне –
Приготовить встречу весне,
Чтобы нашим уткам всегда
Было возвращаться куда.

Валерий Ременюк

Ветер прошел по малиновой гуще,
Дань собирая с небесных полей.
И, между тучами солнце расплющив,
Благословил перелет журавлей.

Будто полнеба затянуто в пяльцы.
К памяти намертво дождик пришил
Клин уплывающий вечных скитальцев,
Прах отряхнувших с натруженных крыл.

Их не удержишь прошедшим сияньем –
Новое манит, влечет и зовет.
Жажда движения и расстоянья –
Вечного Времени вечный полет.

Как сосулька с отколотым кончиком,
Или звон столкновения льдин,
Или птичье крыло с колокольчиком,
Призвенелось мне слово "пингвин".

Что такое "Пин Гвин"? Где разыскивать?
А какой он, Пинг Вин? Как живет?
Над снегами зеленоискрыми
Седоватый запел самолет.

Каждый день пробегал необыденно:
С пестрой песней, с простертой рукой...
А когда я пингвина увидела,
Оказалось: пингвин не такой!

Никогда не летающей птицею
Был пингвин. Но, пожалуй (как знать!),
Не являл ли собой репетицию
Тех пингвинов, что будут летать?

Потому что отвергнутым чучелом,
Снежной куклою, вкопанной в лед,
Он глядел, как тускнеет за тучами
Прилетавший за ним самолет.

Он стоял, уменьшаясь беспомощно,
На расставленных ножках своих
И как будто придумывал поручни,
Чтоб скорей ухватиться за них.

По клетке, шкафами задвинутой,
Где книги в пыли вековой,
Взъерошенный, всеми покинутый,
Он бегает вниз головой.

Чудак с потускневшими перьями!
Чудит, а под веками - грусть.
Язык истребленного племени
Он знает почти наизусть.

Язык, за которым ученые
Спускаются в недра веков,
Где спят города, занесенные
Золой раскаленных песков...

Язык, что плетьми виноградными
Петляет по плитам гробниц
И хвостиками непонятными
Виляет с разбитых таблиц.

Прекрасный язык - но забылся он,
Забылся, навеки уснув.
Огромный - но весь поместился он,
Как семечко, в маленький клюв.

Привык попугай разбазаривать
Бесценную ношу в тоске,
С собою самим разговаривать
На умершем языке,

В кольце кувыркаться стремительно,
Вниманья не видя ни в ком,
И сверху смотреть снисходительно,
Когда назовут дураком.

В Звенигород, прихваченный морозом,
Слетаются овсянки и щеглы.
В Звенигороде ласковым навозом
Заснеженные улицы щедры.

В Звенигороде возле гастронома,
Где теплый конь приладился к овсу,
Вертлява, любопытна, востроноса,
Синица растрезвонилась вовсю.

Еще бы не свистеть! С людьми-то лестно.
Дымится город, трубами маня.
Звенигород синиц берет у леса,
А лесу отдает взамен меня...

Птицы черные кричат,
Кружат тучею живою,
Над сгоревшею листвою
Нависают, будто чад.

Будто с самого утра
Нам проклятья изрыгают,
Зло пророчат и пугают
Невозможностью добра.

Если в мире мрак и страх,
Если горечь сводит скулы,
Убедительны посулы
Жутковатых этих птах.

Но не верь, мой друг, не верь.
Мельтеша и куролеся,
Не постигнуть равновесья
Обретений и потерь.

Скоро выпадут дожди.
Что бы птицы ни вещали,
Мир прекрасен до печали,
До саднения в груди.

Просто-напросто, мой друг,
Наше время роковое,
Словно зеркало кривое,
Исказило всё вокруг,

Исковеркало наш взгляд
На обыденные вещи.
Эти птицы не зловещи.
Просто души их болят…

До обиды, до горечи жалки,
За забором из чёрных досок
Чайки белые бродят по свалке,
Жадно ищут съедобный кусок.

И не знают смущенья и горя
От того, что с неведомых пор
Были символом неба и моря,
Означали полёт и простор.

Вот одна оживилась: находка!
Вот поссорились из-за куска…
Понимаю, что голод не тётка,
Но уж больно картина горька.

Что здесь ищут, на суетной суше,
Благ каких, утешений каких
Моряков отлетевшие души,
Воплощённые в птицах морских?

Те наивные бредни забыты.
Реют в воздухе перья и сор.
Что романтика? Главное - сыты.
А душа… Что, простите, за вздор?

…Наконец-то насытились. Взмыли
И умчались к недальним волнам.
Да не мы ль это, братцы, не мы ли?
Не намёк ли, не знак это нам?